Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями - Страница 16

Наконец вороны угомонились.

На площадку выбежали зайцы.

Вот теперь-то пошло настоящее веселье!

Зайцы прыгали, кувыркались через голову, кто катался по земле колесом, кто вертелся волчком, стоя на одной лапе, кто ходил прямо на голове. Зайцам и самим было весело, и смотреть на них было весело!

Да и как же им было не прыгать и не кувыркаться! Весна идет! Кончилась холодная зима! Кончилось голодное время!

После зайцев настала очередь глухарей.

Глухари расселись на дереве — в блестящем черном оперении, с ярко-красными бровями, важные, надутые. Первым завел свою песню глухарь, который сидел на самой верхней ветке. Он поднял хвост, открывая под черными перьями белую подкладку, вытянул шею, закатил глаза и заговорил, засвистел, затакал:

— Зис! Зис! Так! Так! Так!

Три глухаря, сидевшие пониже, подхватили его песню, и с ветки на ветку, с сучка на сучок эта песня спускалась по дереву, пока не затоковали все глухари. Теперь все дерево пело и свистело, приветствуя долгожданную весну.

Глухариная песня всех взяла за живое, все звери готовы были вторить ей. А тетерева, не дождавшись своей очереди, от избытка радости принялись во весь голос подтягивать:

— О-р-р! О-р-р! О-р-р!

Все были так поглощены пением, что никто не заметил, как одна из лисиц тихонько стала подкрадываться к стае Акки Кебнекайсе. Это был лис Смирре.

— Дикие гуси! Берегитесь! Берегитесь! — закричал маленький воробушек.

Смирре бросился на воробья и одним ударом лапы расправился с ним. Но гуси уже успели подняться высоко в воздух.

Смирре так и завыл от ярости. Ведь столько дней и ночей лис только о том и думал, как бы отомстить Акке и ее стае. Увидев всю стаю здесь, на Кулаберге, он забыл обо всех священных обычаях этого весеннего праздника, забыл обо всем на свете.

Нарушить мир на Кулаберге! Такого еще никогда не случалось!

Когда звери увидели, что Смирре пытался напасть на диких гусей, что он убил воробья, гневу их не было предела. Даже лисицы восстали против своего сородича.

Тут же на месте был устроен суд.

Приговор гласил: «Тот, кто попрал вечный закон мира в день великого сборища зверей и птиц, навсегда изгоняется из своей стаи. Лис Смирре нарушил этот закон — и лапа его не должна больше ступать по нашей земле».

А для того чтобы все знали, какое преступление совершил Смирре, самая старая из лисиц откусила ему кончик уха.

Униженный, посрамленный, с откушенным ухом, лис Смирре бросился бежать, а вслед ему несся яростный лай всей лисьей стаи…

Пока звери чинили расправу над лисом Смирре, глухари и тетерева продолжали свою песню. Такой уж характер у этих лесных птиц, — когда они заводят песню, они ничего не видят, не слышат, не понимают.

Наконец и сами певцы устали и замолкли.

Теперь на площадку вышли олени. Это были прославленные борцы.

Боролись сразу несколько пар. Олени сталкивались лбами, рога их переплетались, из-под копыт взлетали камни. Олени бросались друг на друга с таким боевым грозным ревом, что всех зверей и птиц охватывал воинственный дух. Птицы расправляли крылья, звери точили когти. Весна пробуждала во всех новые силы, силы к борьбе и к жизни.

Олени кончили борьбу как раз вовремя, потому что, глядя на них, всем другим тоже хотелось показать свою удаль, и, того гляди, праздник кончился бы всеобщей дракой.

— Теперь очередь журавлей! Теперь очередь журавлей! — пронеслось над Кулабергом.

И вот на площадке появились журавли — большие серые птицы на длинных стройных ногах, с гибкой шеей, с красным хохолком на маленькой точеной головке. Широко раскрыв крылья, журавли то взлетали, то, едва коснувшись земли, быстро кружились на одной ноге. Казалось, на площадке мелькают не птицы, а серые тени. Кто научил журавлей скользить так легко и бесшумно? Может быть, туман, стелющийся над болотами? Может быть, вольный ветер, проносящийся над землей? Или облака, проплывающие в небе?

Все на Кулаберге, словно завороженные, следили за журавлями. Птицы тихонько поднимали и опускали крылья, звери покачивались из стороны в сторону: одни — похлопывали хвостами в лад журавлиному танцу, другие — наклоняли рога.

Журавли кружились до тех пор, пока солнце не скрылось за горными уступами. И когда их серые крылья слились с серыми сумерками, они взмыли в небо и пропали вдали.

Праздник кончился.

Держась поближе к своим стадам и стаям, птицы и звери спешили покинуть Кулаберг.

3

Было уже совсем темно, когда гуси снова вернулись к стенам Глиммингенского замка.

— Сегодня все могут спокойно выспаться, — сказала Акка. — Лиса Смирре можно не бояться. А завтра на рассвете — в путь.

Гуси были рады отдыху. Подвернув головы под крылья, они сразу заснули. Не спал только Нильс.

Глубокой ночью Нильс тихонько выполз из-под крыла Мартина. Он огляделся по сторонам и, убедившись в том, что никто его не видит, быстро зашагал к замку.

У Нильса было важное дело. Во что бы то ни стало он должен повидать филина Флимнеа. Надо выпытать у филина, где живет лесной гном. Тогда уж Нильс разыщет его, даже если лесной гном живет на краю света. Пусть гном потребует от него все, что захочет. Нильс все сделает, только бы снова стать человеком!

Нильс долго бродил вокруг замка, пытаясь высмотреть где-нибудь на башне филина Флимнеа. Но было так темно, что он не видел даже собственной руки. Он совсем продрог и хотел уже возвращаться, как вдруг услышал чьи-то голоса, Нильс поднял голову: четыре горящих, точно раскаленные угольки, глаза пронизывали темноту.

— Теперь-то он как шелковый… А ведь раньше от него житья не было, — говорила одна сова другой. — Всем от него доставалось! Сколько он гнезд разрушил! Сколько птенцов погубил! А раз, — тут сова заговорила совсем шепотом, — страшно даже произнести, что он сделал: он подшутил над лесным гномом. Ну, гном его и заколдовал…